В это время в исторической жизни населения Северного Причерноморья наступает сдвиг огромной исторической важности — совершается переход от средней ступени варварства к высшей его ступени.
Развитие производительных сил местного общества приводит к тому, что на основе в общем однородного складывающегося оседлого земледельческого и скотоводческого хозяйства возникают два новых, различных между собой типа хозяйственной деятельности: в степях — кочевое скотоводство, в лесостепной полосе — оседлое земледелие, связанное с разведением домашних животных и использованием тяговой силы скота при обработке земли. И в том и в другом случае возникают предпосылки для зарождения социального и экономического неравенства. И тут и там из первоначально однородной социальной среды выделяется племенная знать и появляются зависимые от неё группы населения.
В среде кочевников в прямой связи с поисками пастбищ для скота значительно увеличивается подвижность племён и резко усиливаются и учащаются военные столкновения. Порождая зависимость побеждённых племён, обращение военнопленных в рабов и неравенство в распределении военной добычи, эти столкновения ещё больше форсируют процесс социальной дифференциации местного общества.
Важно также отметить не только сам факт этого перелома, но и то, что он произошёл одновременно на очень значительной по своим размерам территории.
В этом отношении первые свидетельства письменности совершенно единодушны. Так, в китайских хрониках под 771 г. до н. э. отмечается большое нашествие кочевников на северную границу Китая. В 706 г. это нашествие повторяется, захватывая провинцию Шань-Тунь. В 661 г. та же провинция и провинция Пе-Чи-Ли вновь оказываются жертвами нашествия кочевников. Китай ведёт с ними долгую и упорную борьбу. Только к началу VI в. намечается перелом в этой борьбе, и только уже в первых десятилетиях V в. до н. э. воинственная активность кочевников падает, и на северной границе Китая устанавливается относительное спокойствие.
Не касаясь сейчас вопроса об этнических признаках нападавших на китайскую границу кочевников, отметим, что совсем в другом месте, а именно в районе Дуная, в VI в. до н. э. наблюдается также рост военной активности местных племён. Геродот сохранил нам традицию о вторжении скифов на Балканский полуостров. Двигаясь по направлению к югу, они дошли до Херсонеса Фракийского, тем самым достигнув побережья Эгейского моря. Достоверность этой традиции подтверждается целым рядом археологических находок скифских вещей в северной части Балканского полуострова. Обитавшие здесь племена фракийцев испытали на себе сильную струю скифского влияния, следы которого сохранились и в более позднее и потому лучше нам известное время.
Северная часть Балканского полуострова, однако, была в эту бурную эпоху не единственным местом проникновения скифов. Скифские курганные погребения разбросаны по всей территории современной Венгрии, а находка скифских вещей в Фоттерсфельде позволяет предположить, что в своих продвижениях на запад скифы иногда достигали даже Прибалтики.
Из той же передаваемой Геродотом и частично Страбоном античной традиции, совпадающей также и со свидетельствами восточных клинописных текстов и библии, мы знаем, что VIII и VII вв. до н. э. были также временем грандиозных вторжений северо-черноморских кочевников в Малую и Переднюю Азию. Об этом свидетельствуют стрелы скифских типов, найденные в целом ряде мест Малой и Передней Азии, вплоть до Египта.
Для древней Ассирии и Урарту вторжения воинственных кочевников с севера в течение длительного времени составляли угрозу, в значительной мере определявшую историческую обстановку всего этого времени. Основываясь на совокупности источников, можно думать, что проникновение в Переднюю Азию кочевых племён с севера явилось одной из существенных причин гибели урартийского государства.
Итак, VIII—VI вв. до н. э. были временем исключительного роста военной активности всего кочевого и полукочевого мира на пространстве, значительно превышающем территорию Северного Причерноморья в собственном смысле этого слова. Эта активизация в данном случае явилась лишь одним из наиболее заметных и запечатлевших себя в источниках признаков того сложного процесса, который связывается с нашими представлениями о совершившейся исторической перемене. Тот бросающийся в глаза факт, что переход от средней ступени варварства к высшей его ступени, составляющий сущность этой перемены, произошёл здесь в течение промежутка времени, исчисляемого всего двумя-тремя столетиями, и захватил столь значительные слои местного населения, проживавшего на огромной по своим размерам территории, находит себе объяснение в предшествующих этапах исторического развития племенного мира. Постепенный и неуклонный рост производительных сил и развитие связей между отдельными племенами, наблюдаемые уже с трипольского периода, в конечном счете, приводят к исторически одновременным и однородным социально-историческим сдвигам.
